Мелкой поступью шагая, отыскав себе проход, Бабка старая, глухая, к рыбной лавке подойдет. Подождет она немного, и как только повезет, Протолкнется робко к стойке, сквозь оставшийся народ.
На лотке, как на картинке, рыбка свежая лежит: Жирная, в боку икринки, гладко чешуей блестит. И захочется старушке, на исходе своих дней, Приготовить для «пирушки», супчик рыбный из костей.
И поднимет она очи на большого продавца, Но воззрится, между прочим, с чувством легкого стыда. И попросит она тихо, словно слов своих тая: - Мой сыночек, как же мило, если есть что для меня.
Продавец посмотрит зорко, пузо вывалив на стол, А потом заявит громко, будто очень он уж зол: - Эй! Давай-ка, дорогая, уходи скорее ты. Видишь, очередь какая - мне б уйти до темноты.
Опечалится старушка, но всего разок вздохнет, И собрав в охапку гордость развернется и уйдет. Выйдет с рынка осторожно, запахнет пальто рукой, И подумает, что можно отправляться ей домой.
Что ж, сейчас не получилось, Только ей не привыкать. В осажденном Сталинграде ей пришлось поголодать. На тропинке снегом крытой вспомнит молодость свою, Как ползла по кладке битой к войнам раненным в бою.
Как бомбили люто немцы, позабыв про мирный люд. Как в груди стучало сердце, ожидая, что убьют. И разрывы тех снарядов, словно молоты войны, Выбивали где-то рядом снопы искр из земли.
Вспомнит грустную улыбку на устах кадровика, Как тащил ее он быстро, от кусков грузовика. Вкус горбушки, той что с нею поделился офицер, До сих пор для той старушки - слаще в мире всех эклер.
И улыбка сразу тронет ее старое лицо. Развернет платочек с розой и посмотрит на кольцо. И услышит бабка глухо, как кричит ей кто-то вслед, Обернувшись, встанет глупо, ожидая новых бед.
Но разбив все ожиданья, подбежит к ней паренек. Весь запыханный, в страданьях, и по лбу стекает пот. На руках его пакеты, снеди полные висят, А глаза, как две ракеты, гневом праведным горят.
Передаст пакет он с рыбкой и с лихвой другой еды. Улыбнется той улыбкой, что запомнилась с войны.
